Кто в армии служил – тот пленэра не боится. Преподаватели Академии Штиглица вспоминают «юность в сапогах»

          Алексей Юрьевич Талащук. Народный художник Российской Федерации, член Российской Академии художеств, профессор. В 1964 году я поступил в Мухинское Училище. Но учиться долго не пришлось. Уже в декабре мне пришла повестка из военкомата – прямо в общежитие на Фонтанке, 23. И вот 16 декабря нас четырех человек из Ленинграда повезли на машине. Куда – не знаю. Везут. Оказывается, мы приехали в Зеленогорск - там была зенитно-ракетная часть. Ночью мы приехали – я был в белом плаще, в черных перчатках. Естественно, нас сразу в баню, переодели, привозят в часть и отбой. Утром в семь часов «рота подъем!». Мы начали дергаться, мы ведь не знаем, как нужно реагировать. Там 45 секунд подъем. Конечно же, мы не успели. Нам «отставить!», «ложись!». И так нас 3 раза поднимали пока не уложились в норматив.

          А через пару дней лейтенант меня приводит в штаб. Оказывается, поскольку я художник, меня определили в оперативный отдел. Это значит, нужно было хорошим шрифтом подписывать документы, карты, которые отправлялись в армию, план мероприятий. У меня начальником был подполковник, в отделе были майор, два капитана и я, писарь-чертежник – рядовой.

          Естественно, были на службе и свои веселые моменты. Наступает лето, футбол. В части решили организовать матч между военнослужащими рядового состава с детьми офицеров. Проходит какое-то время, назначают пенальти – я вратарь. Бить становится сын начальника штаба. А я с 14 лет футболом занимался, даже был вратарем сборной завода. Пацан разбегается, бьет в левый угол. Я, естественно, ловлю. Судья из офицеров посчитал, что я нарушил правила, и ставит опять пенальти. Я думаю: он опять будет бить в левый угол, чтобы меня обмануть. И точно – бьет опять влево. Я опять ловлю и опять «нарушаю правила». Третий пенальти. Но сын начальника штаба так разволновался, что в этот раз ударил мимо ворот. Здесь уже судья был бессилен.

          Конечно же, как художник, я помогал оформлять дембельские альбомы сослуживцам, а однажды мой командир подполковник попросил сделать для его жены учебное пособие (она была учительницей в школе), и с этим связана еще одна веселая история. Сижу я, делаю это пособие, а в части объявляют тревогу. Я не знаю, как быть, а командир мне – «сиди, рисуй, не волнуйся». Ну, я и рисую – приказ есть приказ. Все убежали никто не отвлекает – красота! И вдруг открывается дверь, и входит начальник штаба. «Вы почему не отбыли по тревоге?! 10 суток ареста!». Отбой тревоги, все возвращаются на свои места. Я говорю командиру «товарищ подполковник – разрешите отбыть на гауптвахту, мне начальник штаба назначил 10 суток ареста». Он мне – «подожди пока». Уходит, через 15 минут возвращается весь красный – «отставить 10 суток ареста!». Меня не смог посадить на губу начальник штаба!

          А самым ярким моим впечатлением была выставка Филонова, которую я посетил в одно из своих увольнений. Единственный день в Союзе художников эта выставка была, и я на нее попал. Как такое возможно?! А до этого на первом курсе мы общались с сестрой Филонова, ходили к ней, и она нам показывала кое-какие работы – акварельные в основном, небольшие графические работы. А тут я в армии, и смог посетить его выставку. Так Филонов оказался в моей судьбе, когда он для меня был самым важным человеком.  

          Я отслужил три года, а после меня уже служили два. В декабре 1967 вернулся в Мухинское Училище. Я думаю, что это необходимо для каждого человека – пройти вот такую школу. Были прекрасные человеческие отношения – и с сослуживцами, и с командирами. Ты рядовой, а со тобой в штабе подполковник, майор и капитаны. И никогда не было никакого хамства: «Алексей – возьми, сделай вот это». Могли бы приказать, но нет – такого не было. И это тоже имело очень важное значение.

          Ширинкин Олег Владимирович. Заведующий кафедрой интерьера и оборудования Академии Штиглица. Мой отец был офицером, поэтому для меня служба в армии была абсолютно естественным ходом жизни. Это был 1972 год, меня забрали из Пензы, с 1 курса художественного училища. Я служил в Приволжском военном округе, оказался в войсках связи. Засекреченная аппаратура, проверка на благонадежность. Меня допускали к такого рода информации, и я гордился что мне доверяют. После учебки я попал на Южный Урал – служил на Тоцком полигоне в Оренбургской области. Дедовщина, конечно, была, не скрою. Но даже среди старослужащих и сержантов были хорошие правильные мужики. Одному из них, командиру отделения, я помогал писать письмо возлюбленной – она ждала его из армии, а он не знал, как правильно написать. Я ему подсказал как надо, и он мне был очень благодарен.

          Из веселых случаев, вспоминается интересный эпизод. У меня в распоряжении была секретная аппаратура и свой штабной Зил-131. Туда мог войти только командир части или начальник штаба. А были еще дежурные офицеры. И вот ломится ко мне один капитан. Ломится, ломится – «дай погреться!». А у меня там теплушка – мороз такой. Я ему – «товарищ капитан, я не имею права!». А он – «чего?! Я тебе сейчас дам!», и поднимается по ступенькам. Так я ему сапогом прямо в грудь, иначе не остановить было, он откинулся и в сугроб. Я ему – «извините!», и дверь захлопнул. Думаю: ну все, он меня сгноит. Естественно, об этом ЧП я доложил начальству, и меня полностью оправдали, ведь я действовал строго по инструкции, а капитану объявили строгий выговор.

          Мы довольно часто участвовали в учениях. Однажды всю дивизию погрузили по тревоге в эшелоны, и отправили на Черниговский полигон. На учениях мы должны были в 15 километрах от линии фронта располагаться. Оперативно-тактические установки у нас были и ракеты. А тут вдруг летят вертолеты над нашей территорией, а мы в лесу стоим. Все как положено – маскировка. А нашему начальнику штаба показалось что эти вертолеты высадят десант, чтобы похитить знамя. Так он такую панику поднял – все ложись, круговая оборона. Конечно, никто не стал никакой десант выбрасывать на наши ракеты, но пришлось понервничать. Вообще учения были очень приближены к реальному бою. Огромное количество техники: дым, шум, танки идут – настоящая война. Когда наша колонна проходила через какую-то деревню, старушка, помню, бежит с лукошком. А там яиц штук 100, наверное, было. «Сынки – возьмите, возьмите!». А мы сидим в машинах – двери распахнуты, в касках. И она бежит, и вот-вот упадет с этими яйцами, и плачет. И так было трогательно!

          Конечно, в армии сдружились мы все. Шикарные ребята были, офицеры. Летом, это вообще была песня. Мы жили в палаточном городке – человек шесть в палатке ночевало. И как суббота, весь офицерский состав уезжал в военный городок к своим женам. Вот тут-то было раздолье. У нас был такой солдатский невод из двух бредней, ловили рыбу. А я в детстве жил в той местности, где была популярна рыбалка. Я умел обращаться с этим бреднем. Конечно, после армии я стал жестче. Даже бывало неловко, резким я каким-то стал, требовательным к себе и к остальным. Не знаю, хорошо это или плохо, но часто мне это помогало.

          Миронов Валерий Сергеевич. Заведующий кафедрой живописи Академии Штиглица. В армию я попал 1973 году. Окончил 11 классов средней художественной школы, держал экзамены в Академию Художеств и не прошел. Тут же получаю повестку в военкомат. Врачебная комиссия определила меня для службы в военно-морском флоте. Но там надо служить три года. Я говорю – «ребята, я почти художник взрослый, среднее образование!». Они говорят – «ну, ладно. Есть такой род войск в системе флота – морская авиация. Там служат два года». И меня записали в этот род войск. Потом была учебка на Красной Горке два месяца. Ну, что такое учебка? Все понятно: из гражданского  разгильдяя делают тебя военным человеком. Учат тебя всем законам армейской службы, знакомят с оружием, принимается присяга. Те мои товарищи, которые в Академию Художеств поступили, приезжали ко мне в первый месяц, чтобы поддержать немножко.

          С первых дней у меня часто были простудные заболевания – ангина, грипп. И вот я помню, в один из дней – зима, где-то конец ноября, на улице минус 20, минус 25. Подъем был у нас в шесть утра, мы строимся. Нам приказано надеть шапки, рукавицы-перчатки, а все остальное – роба такая обычная. И мы выходим на улицу. Я в ужасе! Потому что для меня, человека городского, домашнего такого: как это – без пальто, без шубы, без шарфа. А на улице минус 25 градусов. Нам разговаривать нельзя, у нас строй, все молчат. И вперед на улицу. Снег, темно, звезды, мороз жуткий – бегом 3 километра. И так было каждый день – в шесть подъем и бегом. А когда возвращаешься, тебе уже не до холода. Моешься где-то здесь же – не на улице, конечно, но вода все равно ледяная, и ты моешься ледяной водой. И у меня потом прошли мои все ангины, все мои гриппы. Я потом еще несколько лет не знал, что это такое. Но на всю жизнь мне запомнился этот шок – как на улицу можно выйти раздетым?! 

          А на втором году службы, помню, очень хотелось читать, а читать было нечего, и я читал Устав вооруженных сил. И вдруг я там нахожу статью, что на последнем году службы военнослужащий может поступать в высшее учебное заведение. Думаю – а почему бы и нет? Написал начальству рапорт – «можно мне поступать в Академию Художеств?». Там говорят – «служишь ты хорошо, не разгильдяй, все у тебя нормально, давай поступай». И дают мне отпуск 10 дней. Это было в июне месяце – я должен был уходить из армии в ноябре, а экзамены в Академии, кажется, в июле. Я, конечно, не надеялся ни на что. Естественно,  рисовал, но думал что там конкурс большой, как я поступлю? Честно говоря, просто хотелось в городе побыть – отпуск ведь давали. Но, самое интересное, я поступил. Я был совершенно спокоен на экзаменах, я не волновался, мне было все равно. Что-то нарисовал, написал, экзамены по истории у меня не спрашивали строго, видя, что я человек в форме. И я пришел забирать документы, я даже не стал ждать результатов. А секретарь мне говорит – «ты же поступил!». «Да быть не может!». А дело происходит в зале Рафаэля. И тут входит председатель экзаменационной комиссии – «ну что,  поступили?», - «поступил как-то неожиданно», - «ну все, в сентябре у нас все поступившие едут в колхоз на картошку, у нас такая традиция у первокурсников». Я говорю – «ну, вообще-то я еще в армии служу». «Ах, служите?! Нет-нет – все, вычеркивайте его, пожалуйста, не можете, значит не можете». Я в шоке. Как – я поступил, и меня снова вычеркивают?! И тут входит Мыльников Андрей Андреевич, заведующий кафедрой живописи и композиции. И он говорит – «ничего страшного, без картошки обойдемся». Так армия мне открыла дверь в Академию Художеств.

          Пугин Владислав Владимирович. Заведующий кафедрой рисунка Академии Штиглица. В армию я попал действительно очень интересно. Не было никаких повесток, в военкомат пришел сам. Я из семьи технарей, и искусством у нас никто не занимался никогда. Закончил радиотехникум, учился на втором курсе Института имени Бонч-Бруевича. И тут я в Летнем саду встретил своего старого школьного учителя по рисованию, в студию которого я ходил еще мальчиком. То есть мы с ним не виделись лет семь, но он меня узнал, и мы с ним разговорились. Он жил на Пестеля, мы пошли к нему домой пить чай, и в конце нашей встречи он сказал – «завтра ты должен забрать из Бонча свои документы, и идти в армию, а потом будешь поступать в Мухинское Училище». Я так и сделал – пошел, забрал документы и ушел в армию.

          Сначала попал в Харьков в учебную часть, из Харькова попал во Львов. То есть, я всю Украину проехал с востока на запад. Это был 1968 год, и тогда никаких национальных проблем там не было. Из Харькова во Львов я приехал уже младшим сержантом. В первое свое увольнение пошел в Дом Офицеров, нашел там изостудию, и руководитель этой изостудии заставил меня написать заявление. А вскоре моему начальству приходит бумага: Черкасов Владимир Ильич, руководитель студии, выхлопотал чтобы меня три раза в неделю отпускали на занятия по рисунку и живописи в Доме Офицеров. Я в там, собственно, и компенсировал нехватку своего среднего художественного образования. Поэтому, когда я в конце 1970 года вернулся в Ленинград, то пошел на подготовительные курсы, и через полгода я уже спокойно поступал к нам в Ленинградское высшее художественно-промышленное училище Веры Мухиной. Поскольку у меня уже было техническое образование, я экстерном сдал конструирование, черчение, сопроматы. И у меня было достаточно времени ходить и рисовать с разными группами. Поэтому я знал всех наших преподавателей рисунка – кто как в какой манере работает. Тогда я понял, что не буду заниматься промышленным искусством, а буду или графикой заниматься, или рисунком. И так оно и вышло.

          Ну, а так в армии много спорта было, музыкой занимались. Тем более, у нас элитная часть была – гвардия начальника ПВО Прикарпатского военного округа генерал-лейтенанта Юрия Андреевича Андерсена (такая интересная фамилия). Это был очень образованный человек, мы с ним и по вопросам искусства могли поговорить. И в конечном итоге, службу я закончил специалистом первого класса – мы работали с электроникой, работали по вопросам воздушной обороны Прикарпатского военного округа, собирали информацию со всего округа и куда надо эту информацию отсылали. Я мог и ремонтировать технику, и работать на ней.

          Но главное, в армии я научился общаться со своими ровесниками. Так, чтобы, не терять своего лица и, будучи командиром и, будучи подчиненным. Потому что у нас были офицеры, только что закончившие военные училища. А я был 23-летним – их ровесником. И я совершенно спокойно с ними общался, и со старшими офицерами общался. И это мне потом помогло здесь в жизни. Сейчас я 30 лет заведую кафедрой рисунка. И, может быть, именно поэтому у меня нет никаких проблем общения с начальством и общения с подчиненными. У меня нет этих проблем, благодаря службе в армии.